«Каждый, защищавший Ленинград, не просто горожанин, а солдат»
Урок памяти с использованием информационно-коммуникационных технологий
Мультимедийное обеспечение
Оформление: плакаты «Нормы выдачи хлеба», «Вот они — блокадные 125 граммов».
Вот они — блокадные 125 граммов
Такие объявления висели во всех булочных Ленинграда.
НОРМА ВЫДАЧИ ХЛЕБА
на Декабрь
Рабочие и ИТР
Служащие
Иждивенцы
Дети
2 5 0
1 2 5
1 2 5
1 2 5
Звучит первая часть «Седьмой симфонии» Д. Шостаковича. Появляются ведущие. На фоне мелодии первый ведущий на чинает говорить.
Первый ведущий. Ленинград! Один из красивейших городов мира. Произведения архитектуры, живописи, скульптуры, чудесные памятники, прекрасные сады, парки и музеи — все это гордость нашей родины. Покорению и захвату этого города гитлеровское командование придавало исключительное значение.
Второй ведущий. Начальник генштаба германских сухопутных сил генерал Франц Гальдер 18 сентября записал в своем дневнике: «На Ленинградском фронте, где у противника сосредоточены крупные людские и материальные силы и средства, положение будет напряженным до тех пор, пока не даст себя знать наш союзник — голод».
Третий ведущий. Гитлер рассчитывал захватить Ленинград к исходу третьей недели от начала войны. Немецкое командование даже назначило время парада немецких войск на Дворцовой площади. Офицерам и солдатам были розданы путеводители по Ленинграду и даже отпечатаны пригласительные билеты на торжественный банкет в гостинице «Астория».
Появляется чтец.
Чтец Враги хотят на месте Ленинграда
Оставить груды пыли и камней.
Об этом говорили их листовки —
Свидетельства бессилия врага.
Горели Пушкин, Невская, Дубровка,
Приневские дымилися луга.
И Ленинград пожары эти видел,
А враг, поживой жадною гоним,
Все наседал, смертельно ненавидя
Все русское, все, связанное с ним!
(А. Прокофьев. За Ленинград)
Первый ведущий. Но триумфального марша не получилось. До 10 июля фашисты проходили до 26 километров в сутки, во второй и третьей декадах уже только до 5 километров, а в августе — всего по 2. В секретной дирек тиве «О будущности города Петербурга», датированной 22 сентября 1941 года, было написано: «... Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты».
Второй ведущий. Москва и Ленинград обрекались на полное уничтожение — вместе с жителями. С этого и должно было начаться то, что Гитлер имел в виду: «Разгромить русских как народ». То есть истребить, уничто жить как биологическое, географическое, историческое по нятие. Перед командованием Гитлер поставил задачу — штурмом овладеть городом, сравнять его с землей. Не уда лось.
Появляется чтец.
Чтец
Враг силой не мог нас осилить.
Нас голодом хочет он взять,
Отнять Ленинград у России,
В полон ленинградцев забрать. (Н. Тихонов. Киров с нами)
(Уходит.)
Третий ведущий. Для нас потеря Ленинграда во всех отношениях грозила бы серьезным осложнением стра тегической обстановки. В случае захвата города врагом и соединения здесь германских и финских войск нам при шлось бы создавать новый фронт, чтобы оборонять Моск ву с севера, кроме того, мы неизбежно потеряли бы мощ ный Балтийский флот. И фашистская армия рвалась к Ле нинграду и обрушила на него за время осады 150 тысяч тяжелых снарядов, 5 тысяч фугасных и более 100 тысяч зажигательных бомб.
История человечества не знала такой самоотверженности, такого беспримерного мужества, какие проявили в те дни воины и жители блокадного Ленинграда.
Звучат фрагменты второй части симфонии.
Чтец
Нет, не сдадим мы город русской славы
И от земли до неба оградим,
Своих садов и парков величавых,
Своих святынь врагам не отдадим!
Не отдадим бездушной злобной силе
Обычаи народа, свет его.
И преградим пути ей в глубь России,
К бессмертию народа моего.
Не отдадим грядущий день победы,
Сиянье солнца, отблески зари,
Не отдадим могил отцов и дедов,
Курганов, где лежат богатыри.
(А. Прокофьев. За Ленинград)
Первый ведущий. Мыс Осиповец. В густом лесу на побережье, усеянном валунами, четко выделяется высо кий маяк. В этом пустынном и не оборудованном причала ми месте 12 сентября 1941 года бросил якоря первый ка раван судов, доставлявших с Большой земли продоволь ствие для осажденного города. Так началась беспримерная в военной истории эпопея. Это начала действовать «Доро га жизни» — осенью и летом по воде, зимой — по льду.
Появляется чтец.
Чтец
Дорогой жизни шел к нам хлеб,
Дорогой дружбы многих к многим.
Еще не знают на земле .Страшней и радостней дороги.
(О. Берггольц)
(Уходит.)
Второй ведущий. Когда наступила первая блокад ная весна, гитлеровский генерал Кюхнер хвастливо заяв лял берлинским корреспондентам: «Единственный путь по льду Ладожского озера, при помощи которого Ленинград мог получать боеприпасы и продукты питания, сейчас, с наступлением весны, безвозвратно потерян. Отныне даже птица не сможет пролететь кольцо блокады, установлен ной нашими войсками».
Третий ведущий. Да, ладожские льды растаяли, но по озеру опять пошли в свои огненные рейсы баржи-са моходки, катера и рыбачьи шхуны. Шоферы, моряки и дорожники оказались сильнее врага, сильнее смерти.
Ленинградская школьница Майя Бубнова в те дни за писала в своем дневнике: «...У нас в Ленинграде все ге рои, но когда я вижу человека с Ладоги, мне хочется по клониться ему как доблестному среди доблестных». «Доро гу жизни» называли еще и «дорогой смерти», так как много людей и машин гибло под бомбами или проваливалось в образовавшиеся от взрывов полыньи. Но риск оправдывал себя: Ленинград жил.
Первый ведущий. Но тем не менее с каждым днем запасы продовольствия в городе таяли. Были сокращены его нормы. Хлеб стал практически единственной пищей ленинградцев. Муки в этом хлебе почти не было, его вы пекали из отрубей. Но несмотря ни на что, истощенный голодом, холодом, непрерывными бомбежками и обстре лами, город жил.
Самой страшной оказались зима и весна 1942 года, когда паек хлеба для питания детей и стариков сократили до 125 граммов.
«Сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам», — писала поэтесса Ольга Берггольц, находясь в осажденном городе.
Люди умирали на улицах, незахороненные тела зано сило снегом. Жертвами блокады стали 800 тысяч ленинг радцев.
Второй ведущий. Литературовед Лидия Гинзбург, перенесшая блокаду, в «Записках блокадного человека» рас сказывала о быте той страшной поры: «Типичный блокад ный день начинался с того, что человек выходил на кух ню или темную лестницу, чтобы наколоть дневной запас щепок или мелких дров для времянки. Колоть приходилось ощупью, осторожно вгонять в полено косо поставленный топор, только потом ударяя. Очень слабы были руки. Паль цы скрючивались и замирали в какой-нибудь случайной позе».
Третий ведущий. 900 огненных, страшных, бло кадных дней и ночей. Лучше всех об этом могут рассказать и блокадники.
Врач Г. Самойлова вспоминает: «Съели всех кошек, всех собак, какие были. Умирали сначала мужчины, потому что мужчины мускулистые, у них мало жира. Люди превращались в каких-то стариков. Элементарная, третья степень дистрофии — это не только скелет без мышц (даже сидеть человеку больно) — это пожираемый желудком мозг. Кого настигал голод, корчился и мучился так же, как тяжелораненые».
Первый ведущий. Уже после окончания войны педагог Леонид Роскин, выступая перед коллегами, вспоминал о положении детей, оставшихся без родителей: «Дети лежали в постелях, истощенные, с широко открытыми глазами. Едва передвигались. Ужас от перенесенного застыл в глазах. Кожа лица, рук и тела была непроницаема от грязи. Вши ползали по исхудавшим тельцам. Многие дети не видели горячей пищи по 15—20 дней, даже кипятка».
Появляется чтец.
Чтец
В блокадных днях
Мы так и не узнали,
Меж юностью и детством
Где черта?..
(Уходит.)
Второй ведущий. И маленькие ленинградцы сражались с голодом, с холодом, со смертью, как Таня Савичева. Дневник этой девочки нельзя читать без боли и содрогания: «...Женя умерла 28 декабря, 3 часа дня, 1942 года... Если просто хочется есть, это не голод. Голод — это когда изо дня в день голодают голова, руки, сердце — все, что у тебя есть, голодает. Сперва голодает, потом умирает...» Савичевы умирали один за другим. Таня не сдавалась, она высохла, вымерзла, стала тоненькой и совсем легкой, но жила. С ней была мама, и она держалась. Потом... Страничка на букву «С»...
Появляется чтец.
Чтец
На страницу
Каменно
Легла:
Мама
13 мая
в 7.30 час . утра
1942 г.
Машинально Таня полистала
Свой н емногословный дневничок.
Все семейство Савичевых встало
Перед нею вновь наперечет.
И она, буквально по два слова,
Пишет, как она на крайней полосе:
Савичевы умер ли,
И снова: умер ли
И добавляет: все.
(С. Смирнов. Сердце и дневник)
Третий ведущий. Из дневника Юры Рябинина: «Те перь я мало забочусь о себе. Сплю одетый, слегка прополаскиваю утром лицо, рук мылом не мою, не переодева юсь. Я живу в голоде, холоде, среди блох...»
Следующая запись: «Эх, как хочется спать, спать, есть... А что еще человеку надо? А будет человек сыт и здоров — ему захочется чего-нибудь еще... Месяц тому назад я меч тал о хлебе с маслом, с колбасой, а вот теперь уже об одном хлебе».
Первый ведущий. Еще одна запись: «Боюсь, что и дневник-то этот мне не придется закончить, чтобы на пос ледней странице поставить слово «конец». Уже кто-то дру гой допишет его словом «смерть»».
Второй ведущий. Так и случилось. Юра Рябинин навсегда остался в Ленинграде... Мать, оставшись перед выбором, кого спасать — сына или дочь, — выбрала дочь. У нее не хватило сил доставить на вокзал обоих.
Третий ведущий. Но не все выдержали испытание. Было разное, и мародерство, и спекуляция. Было и бесчувствие, и черствость, воровали карточки, вырывали кусок хлеба, обирали умирающих. В блокадном Ленинграде родились и такие слова: «Умирать-то умирай — только карточки отдай!» Одну историю рассказала нам Мария Васильевна Машкова. Ей было поручено в 1941 году эвакуировать детей сотрудников Публичной библиотеки, однако дорогу перерезали, и вскоре ей пришлось вернуться с детьми в Ленинград.
«...В числе детей, с которыми я уезжала, был мальчик нашей сотрудницы — Игорь, очаровательный мальчик, красавец. Мать его очень нежно, со страшной любовью опекала. Еще в эвакуации она мне говорила: «Мария Васильевна, вы тоже давайте своим деткам козье молоко. Я Игорю беру козье молоко». А мои дети помещались даже в другом бараке, и я им старалась ничего не уделять, ни грамма сверх положенного. А потом этот Игорь потерял карточки. И вот уже в апреле месяце я иду как-то мимо Елисеевского магазина (тут уже стали на солнышко выползать дистрофики) и вижу — сидит мальчик, страшный, отечный скелетик. «Игорь? Что с тобой?» — говорю. «Мария Васильевна, мама меня выгнала. Мама мне сказала, что она мне больше ни куска хлеба не даст». — «Как же так? Не может этого быть!» Он был в тяжелом состоянии. Мы еле взобрались с ним на мой пятый этаж, я его еле втащила. Мои дети к этому времени уже ходили в детский сад и еще держались. Он был так страшен, так жалок! И все время говорил: «Я маму не осуждаю. Она поступает правильно. Это я виноват, это я потерял свою карточку».— «Я тебя, — говорю, — устрою в школу» (которая должна была открыться). А мой сын шепчет: «Мама, дай ему то, что я принес из детского сада». Я накормила его и пошла с ним на улицу Чехова. Входим. В комнате страшная грязь. Лежит эта дистрофировавшаяся, всклокоченная женщина. Увидев сына, она сразу закричала: «Игорь, я тебе не дам ни куска хлеба. Уходи вон!» В комнате смрад, грязь, темнота. Я говорю: «Что вы делаете?! Ведь осталось всего каких-нибудь три-четыре дня, — он пойдет в школу, поправится». — «Ничего! Вот вы стоите на ногах, а я не стою. Ничего ему не дам! Я лежу, я голодная...» Вот такое пре вращение из нежной матери в такого зверя! Но Игорь не ушел. Он остался у нее, а потом я узнала, что он умер.
Через несколько лет я встретила ее. Она была цвету щей, уже здоровой. Она увидела меня, бросилась ко мне, закричала: «Что я наделала!» Я ей сказала: «Ну что же теперь говорить об этом!» — «Нет, я больше не могу! Все мысли о нем». Через некоторое время она покончила с собой».
Распад человеческой личности кончался трагически.
Амплитуда страстей человеческих в блокаду возросла чрезвычайно — от самых тягостных до наивыс ших проявлений сознания, любви, преданности.
Сплошь и рядом, когда мы допытывались, как выжи ли, каким образом, каким способом, что помогало, то оказывалось — семья сплотилась, помогала друг другу, сумели создать в учреждении, на предприятии коллектив, кто-то требовал, заставлял подчиняться дисциплине, не позволял опускаться. Мать Марины Ткачевой заставляла детей всю блокаду чистить зубы. Не было зубного по рошка — чистили древесным углем. Много значило для этой семьи то, что не был съеден кот. Спасли кота. Страшный он стал, весь обгорелый, оттого что терся боками о раска ленную «буржуйку». Но не съели. И это — по чисто детс кой, сохранившейся от тех лет гордости — первое, что сообщила в своем рассказе Марина Александровна Ткачева. И такое тоже поддерживало, поднимало самоуважение людей. Из самых разных историй и случаев убеждаешься, что для большинства ленинградцев существовали не спо собы выжить, а скорее способы жить.
Первый ведущий. Бывшая трамвайщица Варвара Васильевна Семенова вспоминает: «Помню, привезли ре бят-близнецов в стационар... Вот родители прислали им маленькую передачу: три печеньица и три конфетки. Со нечка и Сереженька — так звали этих ребятишек. Мальчик себе и ей дал по печенью, потом печенье поделили попо лам. Остаются крошки, он отдает крошки сестричке. А се стричка бросает ему такую фразу: «Сереженька, мужчи нам тяжело переносить войну, эти крошки съешь ты». Им было по три года.
• Три года?!
• Они едва говорили, да, три года, такие крошки!»
Второй ведущий. Как ни странно, в осажденном Ленинграде многие вели дневники и сочиняли стихи. По мнению авторов «Блокадной книги», десять процентов, переживших блокаду, писали стихи. Чем объяснить та кой феномен? Быть может, тем, что у блокадного Ле нинграда была своя муза Сострадания и Надежды, и она разговаривала с блокадниками стихами О. Берггольц и музыкой Д. Шостаковича. «"Седьмую симфонию" Шос такович писал в Ленинграде и в один из сентябрьских дней рассказывал нам об этом по радио», — вспоминает О. Берггольц.
Ленинградцы не выключали радио ни днем, ни ночью. Из-за недостатка электроэнергии оно не говорило, а шеп тало. Но даже если только стучал метроном — и то было легче. Это означало, что город жив, что его сердце бьется.
Приглушенно звучит фрагмент 3-й части «Седьмой симфо нии» Д. Шостаковича. Появляется чтец.
Чтец (на фоне музыки)
Пока ты улыбаешься стихам,
Пока на память Пушкина читаешь,
Пока ты помогаешь старикам
И женщинам дорогу уступаешь,
Пока ребенку руку подаешь
И через лед заботливо ведешь
Старательными мелкими шажками,
Пока ты веру бережешь, как знамя,
Ты не погибнешь, ты не упадешь!
Да, Ленинград остыл и обезлюдел,
И высятся пустые этажи,
Но мы умеем жить, хотим и будем,
Мы отстояли это право — жить.
(3. Шитова. Блокада)
Третий ведущий. Ленинградцы выдержали суровое испытание — 900 долгих блокадных дней. Враги не сломи ли их мужества, не поколебали их веру в победу. Только в середине января 1944 года загудело небо над.Ленинградом. И жители впервые не испугались этого гула. Они знали, что по позициям врага бьют тяжелые орудия Балтийского флота.
Ленинград с радостью узнавал:
— 15 января освобожден ближний пригород — Красное село;
• 20 января освобожден знаменитый Петергоф;
• 21 января фашисты начали отходить от Ленинграда по всей линии фронта. Последний вражеский снаряд разорвался в Ленинграде на рассвете 22 января 1944 года.
Звучит 4-я часть «Седьмой симфонии».
Первый ведущий. Январь 1944 года. Великая, священная для всех ленинградцев дата. Город-воин, город-герой развернул свои могучие плечи, поднялся во весь рост и прорвал цепи фашистской блокады.
27 сентября 1944 года над Невой прогремел праздничный салют. Город-герой выстоял и победил.
Список литературы
Адамович О., Гранин Д. Блокадная книга. М., 1983.
Баландин Р.К. 100 великих гениев. М., 2004.
Берггольц О. Дневные звезды. Говорит Ленинград. М., 1990.
Венок славы. Антология художественных произведений о Великой Отечественной войне: В 12 т. М., 1989.
Как была крещена Русь. 2-е изд. М., 1989.
Кулагина Г.А. Сто игр по истории. М., 1983.
Славный год войны народной / О. Пархаев. М., 1990.
Тюрин Ю.П. Воспитание историей. М., 1987.
Шмаков С. Нетрадиционные праздники в школе. М., 1997.